augean_stables

Социолог Алексей Фирсов о том, что может заменить «крымскую весну»

Прежняя идеологическая повестка, связанная «жизнью в осажденной крепости» и «героическим прорывом», сходит на нет

Фото: Зураб Джавахадзе © URA.Ru

Еще до того, как социология начинает фиксировать серьезные изменения общественных настроений, у исследователя возникает (лучше сказать, должно возникать) чувство едва заметного сдвига реальности. Как будто происходит легкое смещение пласта: рельеф еще ничуть не изменился, но появляется слабый резонанс, идущий из глубины. Политическая гениальность часто состоит в том, чтобы вовремя заметить этот сдвиг и стать трендсеттером: как бы пойти против течения, но ровно в тот момент, когда само течение начинает разворачиваться. И таким образом оказаться в авангарде.

В общественных дискуссиях и политических реакциях сегодняшнего дня начинают проступать, на мой взгляд, признаки подобного разворота. В чем они выражаются?

Можно уверенно говорить, что фаза «крымской весны» сыграла свою драматическую роль, но завершилась.

Прежняя идеологическая повестка, связанная с двумя ключевыми сюжетами: «жизни в осаженной крепости» и «героического прорыва», — инерционно продолжает работать, однако чувствительность аудитории к ней заметно ослабела. Консервативная модель показала свои границы даже в отношении к прошлому. К примеру,не удалось склеить в одно органические целое дореволюционный, красный и современный периоды русской истории.

Однако ключевой риск в другом. Совершенно повис ответ на вопрос: «что дальше?». Слаженная, хорошо структурированная медийная картина мира не смогла дать ответа на вопрос о дальнейших перспективах. Попытка строить модель будущего через условную перерисовку образов прошлого в современном контексте (повторение великих строек, великих запусков и прорывов) не показалась убедительной. Например, современному обществу нельзя предложить модель новой индустриализации по образцу 30-х годов прошлого века. В 21 веке совсем другая экономика — она принципиально не может быть локальной и мобилизационной.

Идет жесточайшая технологическая конкуренция, проиграть которую гораздо более рискованно, чем потерять Украину.

Но в прежней модели механизмы технологических прорывов запустить не получится. Появляется накопленная усталость — от прежних форм, решений, повторяемости циклов. Усталость ведет к потере социальной энергетики. Отсутствие перспективы вызывает повышенное внимание к деталям настоящего: многие события, мимо которых можно пройти на марше, приобретают символический характер на вынужденном привале. Отсюда обостренные общественные реакции на выступление Райкина, памятник Ивану Четвертому и другие резонансные моменты.

Такую ситуацию можно сравнить с компьютерным зависанием. Однако статичный социум — противоречие в определении. Ему нужны новые ориентиры. Но и резкий разворот в сторону условного либерализма сегодня невозможен: это как на большой скорости начать разворачивать грузовик с длинным прицепом. Занесет.

Поэтому возникает ощущение, что: во-первых, ситуация будет меняться, во-вторых, инициатором изменений и контролером курса станет власть, в-третьих, движение пойдет за расширение рамок, поиска синтетических моделей. Некий либеральный крен с повышенным вниманием к сохранению баланса. Но при всех ограничениях, это будет иная стилистика, иное поле общественного дискурса.

Предстоит очень сложная балансировка: сохранить свою идеологическую локацию, выстоять под внешним давлением и при этом обеспечить модернизацию. Сверхсложная задачка. Но для власти это окажется игрой на опережение, возможностью направить новые общественные процессы в контролируемое русло. Чуткие, в силу профессиональных навыков, к новым поворотам деятели культуры (как кошки чутки к землетрясениям) уже заметили этот первый сдвиг почвы, что сразу отразилось в публичной риторике.

«Цензура», «доколе», «художник всегда свободен», — все чаще стало звучать с открытых площадок. Но ведь изменилась и тактика власти. Она не отшвыривает упреки, но вступает в диалог.

А сокращение ресурсной базы будет придавать общественной дискуссии еще больше раскованности, поскольку многим реципиентам бюджетных грантов уже не на что рассчитывать. Они не могут капитализировать свои практики за счет государства и поэтому начинают капитализировать свой персональный бренд за счет активной общественной позиции.

Что еще важно, прежняя модель не обеспечивает связи между широким политическим контекстом и той экономической программой, которая разрабатывается внутри ЦСР [Центра стратегических разработок, который возглавляет Алексей Кудрин]. Поэтому новый тренд будет активизирован предстоящей экономической дискуссией. Ключевым ее моментом станет реформа институтов, которые в текущем виде признаются разработчиками основным ограничителем экономического роста.

По их мнению, стимулирование роста невозможно без существенного изменения общественной среды: судебной системы, права, институтов собственности. Таким образом, вопросы экономики начнут рассматриваться под углом политики. А это потянет за собой массу других смыслов.

Чтобы научиться адекватно реагировать на эти смыслы, от экспертного сообщества потребуется: выработать новый язык описания реальности; научиться формировать образ будущего с учетом всех узловых моментов 21 века (прежде всего — технологических); существенно обновить интеллектуальный багаж. Кто первым успеет — тот и трендсеттер.

Впрочем, в нынешней ситуации неопределенности всегда остается риск того, что любые толкования являются лишь проекцией внутреннего мира эксперта, его пульсирующих надежд и интеллектуальных амбиций.