Выходя из Комнаты.
Aug. 15th, 2020 02:44 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
augean_stablesБелорусское общество бесповоротно изменится – несмотря ни на что
Сотрудники спецназа во время акции протеста после завершения голосования. Минск. Фото: Валерий Шарифулин/ТАСС
Массовые протесты в Белоруссии сегодня – это конец последней постсоветской утопии и поражение всех ее адептов в бывшем СССР
На российские экраны с большим запозданием выходит фильм «Комната» (2015) Леонарда Абрахамсона. Это фильм снят по мотивам мрачной истории о похитителе и насильнике Йозефе Фритцле, который годами удерживал свою дочь в подвале. В фильме мы видим этот подвал глазами ребенка пяти лет – он, рожденный в неволе, никогда не бывал Снаружи. Жалкая комнатенка, в которой есть умывальник, ванная, три стула, окно в потолке – это и есть для него весь Мир. А то, что показывают изредка по телевизору, дяди и тети, изображающие кого-то или самих себя – это, как объясняет ему мать, выдумка, иллюзия. Когда же несчастных мать и ребенка, наконец, освобождают, и они выходят из Комнаты наружу, им долго еще предстоит привыкать к разнообразию. Это настолько травматично, что ребенку временами хочется вернуться обратно в подвал.
Конечно, Комната – это метафора тоталитарного общества. Если развивать метафору, балтийские и бывшие страны варшавского блока первыми вырвались из Комнаты – почти сразу, как только это стало возможным. Грузия, Украина, Армения несколько раз пытались бежать – с большими потерями, разной степенью успешности и с разной скоростью – но тоже в итоге оказались Снаружи. Россия, подышав воздухом свободы, решила добровольно вернуться обратно, прихватив с собой много модных штучек из окружающего мира; изредка она позволяет себе Прогулки вокруг дома – но всегда по кругу, и всегда возвращаясь обратно. Но все же Россия, подобно матери героя фильма, по крайней мере знает, благодаря демократическому опыту 1991–1999 годов, что мир за пределами Комнаты существует.
А вот Белоруссия – если использовать эту метафору – напоминает нам юного героя фильма. Она даже не успела «хлебнуть свободы», почти не застав «лихих девяностых», которые были радикальным, но все-таки иным, не советским опытом. 26 лет назад, когда к власти пришел Александр Лукашенко, был 1994 год. Тогда представление о разных абстракциях вроде свободы у большинства постсоветских людей находилось в зачаточном состоянии – они еще толком не успели понять, что случилось. Галопом пронеслась перестройка, затем страна стремительно влетела в независимость – а через три года опять очутилась запертой в авторитарной Комнате. И с тех пор белорусское общество росло вот так, как герой фильма – глядя на мир через мутное окно в потолке. Но, в отличие от героя фильма, гражданам Белоруссии внушали, что именно так и выглядит рай – что «лучше не придумаешь», что это и есть эксклюзивный островок стабильности в море хаоса.
С тех пор целое поколение людей, как принято говорить (России тут, правда, не сильно отстала), провело в этой Комнате всю свою жизнь. Интересно было вглядываться в лица военных, которых Александр Лукашенко активно навещал перед выборами: в залах его выступление слушали как раз примерно 26-летние старшие лейтенанты и капитаны. Те, кто возможно, сегодня как раз «наводит порядок» на улицах городов – или готовится это сделать. Вероятно, большинство из этих людей никогда не задумывались о высоких материях – но все равно нельзя было не заметить странное выражение на их лицах. Конечно, как обычно бывает на подобных мероприятиях, лица ничего не выражают – разве что изредка мелькнет вдруг на лице ощущение Тоски. «И это будет длиться бесконечно» – вот примерно что читается на лицах. Причем эта мысль безоценочна, так сказать: это не хорошо, и не плохо – слушатели просто констатируют это. Подобное выражение неконтролируемой тоски на лице знакомо тем, кто застал еще эпоху Брежнева: там тоже не было никакой надежды, только сонная констатация – так будет всегда. Бесконечно.
Нам придется еще раз продолжить метафору с «Комнатой» (автор просит прощения у читателей, которые фильма еще не видели). После освобождения мать и ребенок сидят в кафе и едят все подряд – потому что они «не знают, что им нравится». Это также и главная проблема постсоветского человека – особенно того, которому не повезло угодить из тоталитаризма почти сразу в авторитаризм: он не знает самого себя, он не знает своих желаний. Он, собственно, даже не знает, что можно чего-то желать.
Тех, кто сегодня вышли на улицы белорусских городов, можно сравнить с теми, кто просидел в Комнате 26 лет. И этот факт в «стране, не знавшей Выхода», имеет сегодня гораздо большее значение, чем даже практические последствия протестов. Белорусское общество впервые увидело, узнало самое себя – поскольку зеркалом для общества могут служить только другие. Этот побег из Комнаты связан с неприятными ощущениями – там, в мире реальности, несогласных бьют и кладут лицом в асфальт, унижают и сбивают с ног. Этот мир встречает беглецов водометами, светошумовыми гранатами и дубинками. Но парадокс в том, что это и есть – единственный настоящий мир. А Комната – подделка.
Конечно, нам скажут, что Кремль сегодня извлекает своеобразный профит из этого протеста – и чем больше дубинок пустит в ход Лукашенко, тем скорее он окажется в политическом одиночестве и в итоге вынужден будет пойти на уступки Кремлю. В этом есть изощренная правда – но и это не вся правда. Опять же итогом протестов будет кое-что более фундаментальное. Массовые протесты в Белоруссии сегодня – это конец последней постсоветской утопии и поражение всех ее адептов в бывшем СССР. Белорусская пропаганда долгое время пыталась внушать, что, условно, такой вот мини-СССР можно сохранить в лабораторных, тепличных условиях, и отголоски этого мифа еще долго носились по нашим закоулкам – «у батьки и продукты настоящие, и товары качественные». На это накладывался такой плюшевый культурный имидж – в духе всевозможных «Песняров» и «Верасов» (о том, что в Белоруссии есть актуальное современное искусство, например, театр, который существует почти в подпольных условиях, мы, естественно, не знаем). Затем этот имидж сменился на глумливое «белорусские креветки, шпроты и хамон» – тем самым после 2014 года на первый план вышла роль Белоруссии как посредника между мирами, перевалочной базы, экономической Валгаллы. И, конечно, наши братские чувства сопровождались все эти 26 лет легкой насмешкой; мы вообще над всеми посмеиваемся (обратный знак этого смеха – немотивированная злоба и ярость по отношению к тем, кто решил стать взрослым – например, к Украине).
Но теперь последняя утопия закончилась. Нет больше белорусского оазиса, нет тихой заводи. Нет больше постсоветского чуда, исключения из правил. Его и не могло быть – в силу, хочется сказать, естественных законов экономики, которая не может быть «наполовину социалистической». Эффективная, прибыльная экономика не работает без свободных людей – и рано или поздно любой режим упирается в эту связку: свобода и экономика. «ОМОН выстроился в шесть рядов у консерватории» – это все, что вам нужно сегодня знать о белорусском экономическом чуде. Это прозвучит, возможно, цинично и жестоко, но протестующая Белоруссия выглядит гораздо более настоящей и похожей на другие европейские страны.
Представьте себе белорусский город Гродно: слева Польша, справа Литва. И при этом до Смоленска примерно километров 600 – тоже, в общем, недалеко. И в этом также уникальность Белоруссии, которая долго время осознавала себя Междумирьем – а теперь стала миром. Ее протестные практики являются удивительным и сложным миксом из причитаний, проклятий («Белоруссия усложняет протест», как заметил один телеведущий) и глубоко загнанных в подсознание традиций европейской солидарности. О забастовках в Белоруссии ходят разные слухи – говорят, что рабочие «БМЗ» (Белорусский металлургический завод, город Жлобин) написали в обращении к власти: «Мы хотим жить, а не существовать». Французские философы Касториадис, Бадью и другие, которые в мае 1968-го устраивали свои «хождения в завод», лишь мечтали о таких рабочих лозунгах. А теперь никого учить не надо – потому что коллективный опыт сопротивления никуда не девается; он тоже существует, оказывается, на уровне инстинкта.
И даже если протесты закончатся очередным закручиванием гаек (хотя куда уж больше), эта борьба небесполезна: это удар, прежде всего, по символическому соотношению «большинства и меньшинства». Любой авторитарный режим повергает своих врагов одним словом: народ за меня. А вы – те, кто против, – жалкое меньшинство, маргиналы, отребье и наймиты. И где, собственно, хочется спросить, сегодня это «большинство»? Где его голос в защиту власти? Выход на улицу такого непривычно большого количества протестующих людей, причем во множестве городов сразу, отменяет миф о «большинстве и меньшинстве». Есть разве что большинство равнодушных или напуганных: это последняя надежда диктаторов. Но на наших глазах именно сегодня происходит борьба за новую общественную норму: раньше нормой были молчание и тоска, а теперь нормой становится гласное, открытое выражение своего несогласия.
«Лукашенко прост и понятен людям, поэтому он всегда побеждает», – говорили нам. Но эта авторитарная простота амбивалентна: именно в такие роковые дни особенно заметен становится культурный, стилистический разрыв между модернистским запросом общества – и архаикой власти (а те, кто выходят сегодня на площадь, они выходят в том числе и за модерн). Этот культурный разрыв сегодня настолько вызывающ, настолько бросается в глаза, что понятен каждому. И занавес падает, и Комната опять открыта.
Андрей Архангельский
14.08.20. 08:00
Сотрудники спецназа во время акции протеста после завершения голосования. Минск. Фото: Валерий Шарифулин/ТАСС
Массовые протесты в Белоруссии сегодня – это конец последней постсоветской утопии и поражение всех ее адептов в бывшем СССР
На российские экраны с большим запозданием выходит фильм «Комната» (2015) Леонарда Абрахамсона. Это фильм снят по мотивам мрачной истории о похитителе и насильнике Йозефе Фритцле, который годами удерживал свою дочь в подвале. В фильме мы видим этот подвал глазами ребенка пяти лет – он, рожденный в неволе, никогда не бывал Снаружи. Жалкая комнатенка, в которой есть умывальник, ванная, три стула, окно в потолке – это и есть для него весь Мир. А то, что показывают изредка по телевизору, дяди и тети, изображающие кого-то или самих себя – это, как объясняет ему мать, выдумка, иллюзия. Когда же несчастных мать и ребенка, наконец, освобождают, и они выходят из Комнаты наружу, им долго еще предстоит привыкать к разнообразию. Это настолько травматично, что ребенку временами хочется вернуться обратно в подвал.
Конечно, Комната – это метафора тоталитарного общества. Если развивать метафору, балтийские и бывшие страны варшавского блока первыми вырвались из Комнаты – почти сразу, как только это стало возможным. Грузия, Украина, Армения несколько раз пытались бежать – с большими потерями, разной степенью успешности и с разной скоростью – но тоже в итоге оказались Снаружи. Россия, подышав воздухом свободы, решила добровольно вернуться обратно, прихватив с собой много модных штучек из окружающего мира; изредка она позволяет себе Прогулки вокруг дома – но всегда по кругу, и всегда возвращаясь обратно. Но все же Россия, подобно матери героя фильма, по крайней мере знает, благодаря демократическому опыту 1991–1999 годов, что мир за пределами Комнаты существует.
А вот Белоруссия – если использовать эту метафору – напоминает нам юного героя фильма. Она даже не успела «хлебнуть свободы», почти не застав «лихих девяностых», которые были радикальным, но все-таки иным, не советским опытом. 26 лет назад, когда к власти пришел Александр Лукашенко, был 1994 год. Тогда представление о разных абстракциях вроде свободы у большинства постсоветских людей находилось в зачаточном состоянии – они еще толком не успели понять, что случилось. Галопом пронеслась перестройка, затем страна стремительно влетела в независимость – а через три года опять очутилась запертой в авторитарной Комнате. И с тех пор белорусское общество росло вот так, как герой фильма – глядя на мир через мутное окно в потолке. Но, в отличие от героя фильма, гражданам Белоруссии внушали, что именно так и выглядит рай – что «лучше не придумаешь», что это и есть эксклюзивный островок стабильности в море хаоса.
С тех пор целое поколение людей, как принято говорить (России тут, правда, не сильно отстала), провело в этой Комнате всю свою жизнь. Интересно было вглядываться в лица военных, которых Александр Лукашенко активно навещал перед выборами: в залах его выступление слушали как раз примерно 26-летние старшие лейтенанты и капитаны. Те, кто возможно, сегодня как раз «наводит порядок» на улицах городов – или готовится это сделать. Вероятно, большинство из этих людей никогда не задумывались о высоких материях – но все равно нельзя было не заметить странное выражение на их лицах. Конечно, как обычно бывает на подобных мероприятиях, лица ничего не выражают – разве что изредка мелькнет вдруг на лице ощущение Тоски. «И это будет длиться бесконечно» – вот примерно что читается на лицах. Причем эта мысль безоценочна, так сказать: это не хорошо, и не плохо – слушатели просто констатируют это. Подобное выражение неконтролируемой тоски на лице знакомо тем, кто застал еще эпоху Брежнева: там тоже не было никакой надежды, только сонная констатация – так будет всегда. Бесконечно.
Нам придется еще раз продолжить метафору с «Комнатой» (автор просит прощения у читателей, которые фильма еще не видели). После освобождения мать и ребенок сидят в кафе и едят все подряд – потому что они «не знают, что им нравится». Это также и главная проблема постсоветского человека – особенно того, которому не повезло угодить из тоталитаризма почти сразу в авторитаризм: он не знает самого себя, он не знает своих желаний. Он, собственно, даже не знает, что можно чего-то желать.
Тех, кто сегодня вышли на улицы белорусских городов, можно сравнить с теми, кто просидел в Комнате 26 лет. И этот факт в «стране, не знавшей Выхода», имеет сегодня гораздо большее значение, чем даже практические последствия протестов. Белорусское общество впервые увидело, узнало самое себя – поскольку зеркалом для общества могут служить только другие. Этот побег из Комнаты связан с неприятными ощущениями – там, в мире реальности, несогласных бьют и кладут лицом в асфальт, унижают и сбивают с ног. Этот мир встречает беглецов водометами, светошумовыми гранатами и дубинками. Но парадокс в том, что это и есть – единственный настоящий мир. А Комната – подделка.
Конечно, нам скажут, что Кремль сегодня извлекает своеобразный профит из этого протеста – и чем больше дубинок пустит в ход Лукашенко, тем скорее он окажется в политическом одиночестве и в итоге вынужден будет пойти на уступки Кремлю. В этом есть изощренная правда – но и это не вся правда. Опять же итогом протестов будет кое-что более фундаментальное. Массовые протесты в Белоруссии сегодня – это конец последней постсоветской утопии и поражение всех ее адептов в бывшем СССР. Белорусская пропаганда долгое время пыталась внушать, что, условно, такой вот мини-СССР можно сохранить в лабораторных, тепличных условиях, и отголоски этого мифа еще долго носились по нашим закоулкам – «у батьки и продукты настоящие, и товары качественные». На это накладывался такой плюшевый культурный имидж – в духе всевозможных «Песняров» и «Верасов» (о том, что в Белоруссии есть актуальное современное искусство, например, театр, который существует почти в подпольных условиях, мы, естественно, не знаем). Затем этот имидж сменился на глумливое «белорусские креветки, шпроты и хамон» – тем самым после 2014 года на первый план вышла роль Белоруссии как посредника между мирами, перевалочной базы, экономической Валгаллы. И, конечно, наши братские чувства сопровождались все эти 26 лет легкой насмешкой; мы вообще над всеми посмеиваемся (обратный знак этого смеха – немотивированная злоба и ярость по отношению к тем, кто решил стать взрослым – например, к Украине).
Но теперь последняя утопия закончилась. Нет больше белорусского оазиса, нет тихой заводи. Нет больше постсоветского чуда, исключения из правил. Его и не могло быть – в силу, хочется сказать, естественных законов экономики, которая не может быть «наполовину социалистической». Эффективная, прибыльная экономика не работает без свободных людей – и рано или поздно любой режим упирается в эту связку: свобода и экономика. «ОМОН выстроился в шесть рядов у консерватории» – это все, что вам нужно сегодня знать о белорусском экономическом чуде. Это прозвучит, возможно, цинично и жестоко, но протестующая Белоруссия выглядит гораздо более настоящей и похожей на другие европейские страны.
Представьте себе белорусский город Гродно: слева Польша, справа Литва. И при этом до Смоленска примерно километров 600 – тоже, в общем, недалеко. И в этом также уникальность Белоруссии, которая долго время осознавала себя Междумирьем – а теперь стала миром. Ее протестные практики являются удивительным и сложным миксом из причитаний, проклятий («Белоруссия усложняет протест», как заметил один телеведущий) и глубоко загнанных в подсознание традиций европейской солидарности. О забастовках в Белоруссии ходят разные слухи – говорят, что рабочие «БМЗ» (Белорусский металлургический завод, город Жлобин) написали в обращении к власти: «Мы хотим жить, а не существовать». Французские философы Касториадис, Бадью и другие, которые в мае 1968-го устраивали свои «хождения в завод», лишь мечтали о таких рабочих лозунгах. А теперь никого учить не надо – потому что коллективный опыт сопротивления никуда не девается; он тоже существует, оказывается, на уровне инстинкта.
И даже если протесты закончатся очередным закручиванием гаек (хотя куда уж больше), эта борьба небесполезна: это удар, прежде всего, по символическому соотношению «большинства и меньшинства». Любой авторитарный режим повергает своих врагов одним словом: народ за меня. А вы – те, кто против, – жалкое меньшинство, маргиналы, отребье и наймиты. И где, собственно, хочется спросить, сегодня это «большинство»? Где его голос в защиту власти? Выход на улицу такого непривычно большого количества протестующих людей, причем во множестве городов сразу, отменяет миф о «большинстве и меньшинстве». Есть разве что большинство равнодушных или напуганных: это последняя надежда диктаторов. Но на наших глазах именно сегодня происходит борьба за новую общественную норму: раньше нормой были молчание и тоска, а теперь нормой становится гласное, открытое выражение своего несогласия.
«Лукашенко прост и понятен людям, поэтому он всегда побеждает», – говорили нам. Но эта авторитарная простота амбивалентна: именно в такие роковые дни особенно заметен становится культурный, стилистический разрыв между модернистским запросом общества – и архаикой власти (а те, кто выходят сегодня на площадь, они выходят в том числе и за модерн). Этот культурный разрыв сегодня настолько вызывающ, настолько бросается в глаза, что понятен каждому. И занавес падает, и Комната опять открыта.
Андрей Архангельский
14.08.20. 08:00
