Не такие, как мы.
Dec. 5th, 2020 02:33 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
augean_stablesО разделении россиян
В конце ноября экономист Владислав Иноземцев опубликовал колонку, посвященную причинам снижения популярности оппозиционного политика Алексея Навального в России на фоне его вынужденного лечения в Германии после отравления в Томске. Иноземцев делает два неутешительных вывода. Во-первых, независимо от популярности Навального и актуальности для большинства россиян поднимаемых им вопросов, общество не готово встать на его защиту, его судьба не способна подвигнуть людей на какие-то реальные действия. Во-вторых, само попадание в категорию эмигрантов и привязка к Западу автоматически отрезает Навального от российского общества и "обнуляет" в глазах обывателей едва ли не все его предыдущие заслуги.
Вообще зависимость отношения к человеку от той категории, в которой он находится, свойственна не только российскому обществу. Именно вокруг этого возникают, к примеру, расовые противоречия в США – как существовавшее ранее десятилетиями ущемление прав чернокожего населения, так и сегодняшние страхи белых американцев, что в новых реалиях именно они попадут в уязвимую группу населения. Однако если в западных странах эти категории, равно как и связанные с ними перегибы, определяются обществом, то российские власти формируют их искусственно, внедряя в общественное сознание народа определённые фобии и выстраивая ассоциативные связи с этими фобиями в отношении всего, что Кремль намерен дискредитировать.
В основе конформистского сознания лежит потребность отмежеваться от "проблемной" категории людей, чтобы самим "не попасть под раздачу"
Наиболее успешно эти процессы проявляются в отношении страхов перед "враждебным Западом", "иностранными агентами", "коварным Госдепом" и другими монстрами, якобы призванными уничтожить Россию. Эти образы укоренились в коллективном сознании россиян так глубоко, что кремлевским манипуляторам остается лишь выстроить правдоподобную связь между ними и объектом для дискредитации. Нарисованный пропагандой образ "агента ЦРУ" и раньше отталкивал от Навального часть его потенциальных сторонников. Прежде этот образ воспринимался преимущественно как клеветнический миф, но теперь, из-за рубежа призывая наказать российские власти, Навальный прочно вписался в пропагандистский стереотип.
Ситуация осложняется тем, что в основе советского (а следовательно, и постсоветского) конформистского сознания лежит потребность отмежеваться от "проблемной" категории людей, чтобы самим "не попасть под раздачу". Более того, постфактум объясняя происходящие с другими несчастья, в особенности репрессии, обыватели сами склонны приписывать людей к разным группам, пытаясь выделить тот признак, который стал причиной их бед.
С одной стороны, эта склонность связана с зафиксированным в подсознании постулатом о том, что дыма без огня не бывает, а потому важно лишь найти ту самую заветную причину, скрытую вину жертвы. С другой стороны, люди стремятся вернуть себе иллюзию комфорта, безопасности, всё более зыбкое ощущение "нормальности" происходящего. Они внушают себе, что, поскольку не входят в "проблемную" категорию и не обладают теми же признаками, что и очередная жертва репрессивной машины, с ними не может случиться ничего подобного.
По мере того как закручиваются гайки, эта потребность в самоуспокоении через отмежевание и, как следствие, попытка смириться с ненормальной ситуацией, пока она касается других, "не таких, как мы", усиливается. Она не только блокирует саму возможность солидарности, но и заставляет радоваться тому, что "я – не оппозиционер", не вернувшийся на родину эмигрант, не член "нежелательной организации", не имею связи с иностранцами и так далее. Чем меньше у рядового россиянина перспектива когда-нибудь попасть в одну из перечисленных категорий, тем сильнее будет размежевание.
Подобный инстинктивный конформизм в значительной степени усиливает заданный "сверху" тренд на разделение общества. Это не значит, что в обществе совершенно отсутствует солидарность, но она возникает, как правило, по отношению к людям, на месте которых себя может представить большинство. Именно поэтому судьба случайно попавшего в беду "лоялиста" находит больше понимания, чем страдания человека, сознательно вставшего на путь инакомыслия. Однако если этот лоялист, допустим, обладает большими средствами, связями или доступом к гостайне, сочувствующих у него будет гораздо меньше, поскольку обычным россиянам будет намного сложнее представить себя на его месте.
С одной стороны, при таком раскладе сохранятся надежда, что в случае, если несправедливость всё больше станет затрагивать "случайных" людей независимо от их политического выбора, российское общество всё же будет способно на проявление солидарности, готовой вызвать какие-то изменения. С другой стороны, привычка "вписывать" людей в "проблемные" категории и максимально отстраняться от них может привести к тому, что большинство россиян окончательно утратит способность к сплочению.
Ксения Кириллова – политический аналитик, журналист, живёт в США
05 декабря 2020
В конце ноября экономист Владислав Иноземцев опубликовал колонку, посвященную причинам снижения популярности оппозиционного политика Алексея Навального в России на фоне его вынужденного лечения в Германии после отравления в Томске. Иноземцев делает два неутешительных вывода. Во-первых, независимо от популярности Навального и актуальности для большинства россиян поднимаемых им вопросов, общество не готово встать на его защиту, его судьба не способна подвигнуть людей на какие-то реальные действия. Во-вторых, само попадание в категорию эмигрантов и привязка к Западу автоматически отрезает Навального от российского общества и "обнуляет" в глазах обывателей едва ли не все его предыдущие заслуги.
Вообще зависимость отношения к человеку от той категории, в которой он находится, свойственна не только российскому обществу. Именно вокруг этого возникают, к примеру, расовые противоречия в США – как существовавшее ранее десятилетиями ущемление прав чернокожего населения, так и сегодняшние страхи белых американцев, что в новых реалиях именно они попадут в уязвимую группу населения. Однако если в западных странах эти категории, равно как и связанные с ними перегибы, определяются обществом, то российские власти формируют их искусственно, внедряя в общественное сознание народа определённые фобии и выстраивая ассоциативные связи с этими фобиями в отношении всего, что Кремль намерен дискредитировать.
В основе конформистского сознания лежит потребность отмежеваться от "проблемной" категории людей, чтобы самим "не попасть под раздачу"
Наиболее успешно эти процессы проявляются в отношении страхов перед "враждебным Западом", "иностранными агентами", "коварным Госдепом" и другими монстрами, якобы призванными уничтожить Россию. Эти образы укоренились в коллективном сознании россиян так глубоко, что кремлевским манипуляторам остается лишь выстроить правдоподобную связь между ними и объектом для дискредитации. Нарисованный пропагандой образ "агента ЦРУ" и раньше отталкивал от Навального часть его потенциальных сторонников. Прежде этот образ воспринимался преимущественно как клеветнический миф, но теперь, из-за рубежа призывая наказать российские власти, Навальный прочно вписался в пропагандистский стереотип.
Ситуация осложняется тем, что в основе советского (а следовательно, и постсоветского) конформистского сознания лежит потребность отмежеваться от "проблемной" категории людей, чтобы самим "не попасть под раздачу". Более того, постфактум объясняя происходящие с другими несчастья, в особенности репрессии, обыватели сами склонны приписывать людей к разным группам, пытаясь выделить тот признак, который стал причиной их бед.
С одной стороны, эта склонность связана с зафиксированным в подсознании постулатом о том, что дыма без огня не бывает, а потому важно лишь найти ту самую заветную причину, скрытую вину жертвы. С другой стороны, люди стремятся вернуть себе иллюзию комфорта, безопасности, всё более зыбкое ощущение "нормальности" происходящего. Они внушают себе, что, поскольку не входят в "проблемную" категорию и не обладают теми же признаками, что и очередная жертва репрессивной машины, с ними не может случиться ничего подобного.
По мере того как закручиваются гайки, эта потребность в самоуспокоении через отмежевание и, как следствие, попытка смириться с ненормальной ситуацией, пока она касается других, "не таких, как мы", усиливается. Она не только блокирует саму возможность солидарности, но и заставляет радоваться тому, что "я – не оппозиционер", не вернувшийся на родину эмигрант, не член "нежелательной организации", не имею связи с иностранцами и так далее. Чем меньше у рядового россиянина перспектива когда-нибудь попасть в одну из перечисленных категорий, тем сильнее будет размежевание.
Подобный инстинктивный конформизм в значительной степени усиливает заданный "сверху" тренд на разделение общества. Это не значит, что в обществе совершенно отсутствует солидарность, но она возникает, как правило, по отношению к людям, на месте которых себя может представить большинство. Именно поэтому судьба случайно попавшего в беду "лоялиста" находит больше понимания, чем страдания человека, сознательно вставшего на путь инакомыслия. Однако если этот лоялист, допустим, обладает большими средствами, связями или доступом к гостайне, сочувствующих у него будет гораздо меньше, поскольку обычным россиянам будет намного сложнее представить себя на его месте.
С одной стороны, при таком раскладе сохранятся надежда, что в случае, если несправедливость всё больше станет затрагивать "случайных" людей независимо от их политического выбора, российское общество всё же будет способно на проявление солидарности, готовой вызвать какие-то изменения. С другой стороны, привычка "вписывать" людей в "проблемные" категории и максимально отстраняться от них может привести к тому, что большинство россиян окончательно утратит способность к сплочению.
Ксения Кириллова – политический аналитик, журналист, живёт в США
05 декабря 2020
