Накануне олимпийского года Россия, похоже, сходит с дистанции. Не выдержав темпа технологической гонки, она свернула на обочину истории и, тяжело дыша, провожает недобрым, усталым взглядом тех, кто ушел на следующий круг. Уязвленная и освистанная трибунами бывшая политическая суперзвезда лелеет в своем сердце мечту об историческом реванше. Сняв ненужные больше модерновые кроссовки, она надевает боксерские перчатки и направляется в бойцовский клуб. Когда-то в нем уже тренировались сборные Германии, Италии и Испании. И в самой России идеологическая борьба давно уже идет между фашизмом и либерализмом, причем линия фронта проходит приблизительно там же, где раньше с либерализмом воевал коммунизм. Но при этом почему-то считается, что у власти нет никакой идеологии, а фашизм — это некая абстрактная угроза, исходящая от маргиналов, которые, не дай Бог завтра Путин устанет быть президентом, придут к власти. К сожалению, бояться поздно: завтра для России может наступить вот-вот.

Двуликий кризис

Россия всегда сильно зависела от мировой экономической и политической конъюнктуры. Русские революции были эхом мировых катаклизмов. Но то, что для остального мира было просто очередным кризисом «переходного возраста», для России оборачивалось, как правило, фатальной катастрофой. И большевистская революция, и горбачевская «перестройка» были реакцией на глобальные исторические тектонические сдвиги, вследствие которых Европа, да и мир в целом каждый раз становились другими. Но сама Россия не становилась другой: она исчезала, проваливалась в небытие, из которого потом возвращалась в неузнаваемом, изуродованном революцией виде, с грузом старых не решенных проблем, к которым добавлялись новые. В результате у россиян сформировалась стойкая привычка: любые исторические перемены воспринимать апокалиптически.

Наше время не является в этом смысле исключением. События последних 20 лет и тем более все, что происходит в мире после 2008 года, воспринимаются в России только как непреодолимый перманентный кризис. Россия не верит в будущее Запада, продолжая возлагать, впрочем, некоторые надежды на Восток, который, по ее мнению, находится в лучшем положении. Однако в действительности изменения, происходящие в мире, далеко не однозначны и не только угрожают человечеству, но и открывают перед ним новые горизонты.

Россия, занятая собой, проглядела очередной виток технологической революции, которая набирает обороты, в первую очередь на якобы «разлагающемся и умирающем» Западе, затрагивая частично, впрочем, и менее погруженный в себя сегодня, чем Россия, Восток. Эта революция развивается бешеными темпами, меняя представления человечества о возможном, взрывая привычные отношения людей между собой и с окружающим миром, заставляя отказываться от всех устоявшихся стереотипов мышления и поведения. Не исключено, что уже следующему поколению придется жить в мире, в котором мало что останется от нынешнего уклада жизни.

Незамеченная революция

Прорыв в области информационных технологий, который многими воспринимался как финал научно-технической революции, охватившей мир в последнюю четверть XX века, по всей видимости, оказался лишь стартом, вводным курсом в еще более грандиозную и универсальную революцию.

Достаточно просто перечислить некоторые стратегические направления, по которым в мире ведется технологическое наступление и к которым Россия сегодня практически не имеет никакого отношения: новейшие технологии серийного производства и воспроизводства объемных предметов любого уровня сложности, включая биологические объекты (так называемые «3D принтеры»); новые транспортные системы, включая пневмоэлектромагнитные дороги и авиационные комплексы, использующие прямоточные двигатели, позволяющие перемещаться по земле со скоростью до 1 тысячи километров в час, а в воздухе — со скоростью, в несколько раз превышающей скорость звука; развитие частной космонавтики с перспективой освоения природных ресурсов Луны и астероидов. И это не говоря о таких «рутинных» направлениях, как развитие «зеленой энергетики», использование стволовых клеток в медицине или пресловутые «нанотехнологии». Тот, кто внимательно следит за жизнью современного западного общества, знает, что кризисом содержание этой жизни отнюдь не исчерпывается, и на периферии капиталистической экономики формируются проекты, от которых захватывает дух.

Окружающий Россию мир меняется на глазах, он не вписывается больше в старый формат человеческих отношений (этических, экономических, социальных, политических и даже идеологических), вываливается из всех представлений человечества о привычном. Не мудрено, что эти отношения приходят в упадок, и, как все дряхлеющее, отживающее свой век, разлагаются, и становятся жертвой бесчисленных злоупотреблений: транснациональные корпорации превращаются в громоздких монстров (напоминающих советские министерства), не столько содействующих техническому прогрессу, сколько подавляющих его; мировая финансовая система становится насосом, обогащающим членов закрытого клуба международных спекулянтов; политические институты вырождаются в самодовлеющие бюрократические структуры, неспособные принимать давно назревшие решения из-за своей приверженности популизму, либеральная идеология вырождается в диктатуру политкорректности, а простые люди, как правило, цепляются за все старое, как за спасательный круг.

Но все это говорит не столько о гибели человечества, сколько о том, что оно созрело для социального переформатирования. Здесь все как по Марксу: на смену устаревшим отношениям должны прийти новые, соответствующие изменившейся природе производительных сил. Старое общество похоже сегодня на спелый каштан, где сквозь кинжальную трещину в пожухлой, колючей кожуре проглядывает манящее и завораживающее тельце неведомой еще жизни. И нет никаких сомнений в том, что рано или поздно подгнивающая кожура полностью отвалится и новая жизнь засверкает во всем своем глянцевом великолепии. Но не для всех.

Цитадель и новый Священный союз

На бескрайних просторах России с нескрываемым пессимизмом глядят на родовые схватки человечества, в муках производящего на свет новый удивительный мир. Российские элиты ожидаемо оказались лишены романтического воображения, они видят страдания роженицы, но не слышат криков новорожденного. Российский консенсус (неудивительно) состоит в том, что Запад умирает. Эта грустная констатация объединяет самых непримиримых врагов — от черносотенцев до радикальных либералов. Наверное, так же 150 лет назад убежденность в том, что дни Запада сочтены, была единственной точкой соприкосновения для Герцена и Романовых. Проходят столетия, вспыхивают и гаснут в России гражданские войны, но русские по-прежнему едины в своей нелюбви к капитализму.

Но самым большим пессимистом в России, конечно, является Путин. Кто-то убедил его в том, что Америка с Европой дышат на ладан. Он находит на Западе только тлен и разложение и, видимо, полагает, что гибнущий Запад вот-вот готов потянуть за собой в историческую преисподнюю весь мир, включая Россию. А раз так, то главной, хотя и не декларируемой вслух, целью политики Кремля является попытка закрыться, загородиться от этого зла.

Россия опускает вокруг себя новый железный занавес, чтобы не допустить дальнейшего распространения разлагающего влияния Запада с его ненавистными Москве капитализмом, либерализмом и демократией. Она превращается в карикатурную, несуразную для первой четверти XXI века, какую-то абсолютно киношную, почти михалковскую цитадель. По всей видимости, Путин полагает пересидеть в этой крепости мировой кризис, который, по его мнению, должен смести «глупый Запад» с лица Земли, и на освободившемся пространстве водрузить гордое знамя пережившей всех «энергетической Империи».

По мере того, как росли цены на нефть, росла и мессианская амбиция России. Режим в Кремле теперь претендует на роль лидера нового Священного союза, объединяющего все архаичные, заскорузлые и людоедские режимы мира, всех, кто не вписался в новый исторический поворот, от Венесуэлы и Ирана до Сирии, Ливии и Северной Кореи. И уже по одному только составу потенциальных участников этого союза видно, как сильно изменилась Россия со времен окончания наполеоновских войн.

Здравствуй, оружие…

Поскольку ожидания быстрой гибели Запада предсказуемо оказались несколько преувеличенными, России приходится вооружаться. Милитаризация общества и государства есть неизбежное следствие курса на самоизоляцию. Страна возвращается обратно в ту историческую точку, из которой она пыталась уйти в конце 80-х при помощи конверсии (впрочем, весьма неудачной). Безусловно, затраты на перевооружение, а также на армию и полицию в целом являются самым масштабным инвестиционным проектом Путина. Россия снова ничего не жалеет ради обороны, правда, не совсем понятно: зачем, потому что обороняться от всего мира сразу невозможно в принципе.

Твердо встав на позиции неоизоляционизма, Россия, естественно, весь мир рассматривает как потенциального противника. Путин вслед за Александром III вполне может повторить: «Во всем свете у нас только два верных союзника — наша армия и флот. Все остальные, при первой возможности, сами ополчатся против нас». Поэтому теперь не Европа, а сама Россия строит вокруг себя «санитарный кордон», выкладывая вдоль своих западных границ бордюр из государств-сателлитов, для поддержания которых ей не жалко (как показал договор с Украиной) никаких денег.

На первый взгляд кажется даже, что новая гонка вооружений будет весьма полезной и что она способна встряхнуть российскую промышленность. В краткосрочной перспективе милитаризация действительно позволит удержать на плаву многочисленные «уралвагонзаводы», выпускающие военную технику, отстающую от западных образцов на десятилетия. Но, поскольку ресурсы бюджета ограничены (а благодаря Олимпиаде и прочим гигантским политическим проектам будут еще более ограниченными), то в долгосрочной и даже среднесрочной перспективе милитаризация ведет к истощению экономики, росту ее диспропорций и деградации образования, науки и культуры.

Зато в области идеологии милитаризация способна дать самые обильные всходы. Неизбежным следствием кремлевской политики является укрепление милитаристского духа, который теперь носится над руинами Империи как лермонтовский Демон. Милитаризация духа, в свою очередь, является для общества самой короткой дорогой к тоталитаризму и фашизму (кто не верит, пусть посмотрит в интернете фрагменты новостных выпусков телевидения КНДР). И надо сказать, что значительная часть этого пути Россией уже пройдена.

Необыкновенный фашизм

О фашизме в России принято говорить как о гипотетической грозе, указывая пальцем то на всевозможных ряженых, щеголяющих в нарядах со свастикой и лихо вскидывающих руки на «Русских маршах»; то на одержимых мракобесием попов-расстриг, заклинающих бороться с кощунницами и геями; то на скинхедов, избивающих в подворотне «инородцев»; то на толпу, громящую рынки. Однако ничто из вышеперечисленного, несмотря на свою отвратительность, в точном смысле слова к фашизму отношения не имеет, а является проявлением заурядной дикости и варварства.

Фашизм является извращением весьма цивилизованного сознания, способного плодить невероятных чудовищ, когда разум засыпает. Сегодня угроза фашизма исходит вовсе не от уличных орд, не от якобы «националистических» заявлений Навального или кого бы то еще ни было (как это кажется многим видным представителям российской интеллигенции), а от повседневной рутины новой кремлевской политики. Пока интеллигенция боролась на улице с ветряными мельницами «русского национализма», он обосновался у нее дома, в телевизоре.

Восприятие фашизма в России искажено ее трагическим историческим опытом. Он ассоциируется здесь исключительно с одной из его самых жестоких и кровавых версий — германским нацизмом со всей присущей ему людоедской атрибутикой: мировой войной, концлагерями, Холокостом, массовыми казнями и пытками. Но фашизм существовал и в более «вегетарианских» формах, от чего его сущность не менялась. Идеология итальянских фашистов при Муссолини не так сильно отличается от тех откровений, которыми делится сегодня с населением пропагандисты, считающиеся рупором Кремля. То же самое можно сказать о режиме Франко в Испании.

По утверждению Карлейля, лорд Честерфильд, посетивший Францию за несколько лет до революции, когда еще ничто не предвещало бури, написал под Рождество в частном письме другу: «Буду краток: все признаки, которые я когда-либо встречал в истории и которые обычно предшествуют государственному перевороту и революции, существуют теперь во Франции и умножаются с каждым днем».

Я также буду краток: все признаки, известные мне из истории, которые предшествуют формированию «мягкого фашизма», уже присутствуют в публичном пространстве современной России и умножаются с каждым днем:

открытый отказ от либеральных ценностей; попустительство шовинизму, слегка декорированному патриотизмом; сосредоточение в руках государства мощной пропагандистской машины, нацеленной не на информирование, а на программирование мышления и поведения; травля меньшинств, в том числе сексуальных, в угоду маргинальному сознанию; подавление независимого правосудия и формирование репрессивной правоохранительной системы (разной степени жесткости), и исподволь складывающийся культ личности вождя.

Самое поразительное, что ничего плохого в этом как-то не замечают и не стесняются, так можно просто не заметить, когда фашизм станет идеологией правящих элит (которую все ищут, да так и не могут найти).

Албанизация России

Фашизм, даже «мягкий», если до него дело все-таки дойдет, станет катастрофой для России. Несмотря на это, к идее корпоративистского государства отношение в России весьма толерантное. Значительная часть населения, даже среди интеллигенции, связывают исключительно с корпоративистским государством надежды на сохранение суверенитета и территориальной целостности России. Однако на деле все обстоит с точностью «до наоборот» — это прямой путь к расчленению и уничтожению России. Консервируя русскую архаику, он лишает общество возможности развиваться и тем самым обрекает его на еще большее технологическое отставание и, как следствие, в лучшем случае на длящийся десятилетиями вялотекущий кризис.

Этот кризис рано или поздно приведет Россию к демографической катастрофе. Уже сегодня правительственные ведомства на полном серьезе в качестве концепции перспективного регионального развития предлагают расселять людей вдоль границ и возить на работу во «внутренних территориях» вахтовым методом. Если до этого дойдет дело на практике (а нет ни одной причины, по которой этого не должно случиться при закреплении существующих тенденций), то шансов сохранить фактический контроль над территорией восточнее Урала, а может быть, и восточнее Волги, — у России нет. При этом уже середина XXI века может оказаться для России точкой невозврата.

Лишенная восточных владений Россия может сдуться до размеров своих прошлых «исторических границ», которые в целом будут совпадать с очертаниями царства времен Ивана Грозного. Новоявленная Московия в этом случае превратится в восточноевропейскую Албанию — депрессивную территорию с устаревшей промышленностью, неэффективным сельским хозяйством на плохо приспособленных для этого землях, коррумпированной властью, находящейся под контролем вечно враждующих между собой криминальных кланов. При таком раскладе Украина, которой Россия сегодня щедро дарит миллиарды долларов (если, конечно, ей, в свою очередь, удастся сохранить территориальную целостность), будет доминировать на этом геополитическом пятачке. Для тех, кто готов обвинить меня в кликушестве, специально оговорюсь — это не прогноз, а предупреждение об одном из возможных сценариев развития в рамках установившейся идеологической парадигмы.

Пассионарный либерализм как альтернатива

Для современной России идеологический выбор ближайшего будущего крайне сужен — между фашизмом и либерализмом. Тот, кто надеется на какой-то третий путь, обманывает себя. Проблема в том, что и фашизм, и либерализм в России сегодня притворяются: фашизм притворяется, что его нет в общественном сознании, а либерализм притворяется, что он есть. Поэтому смысл и содержание идеологической борьбы в России остаются крайне замутненными для стороннего наблюдателя.

Россия — не первая страна, которой приходится решать проблему технологического отставания. Выдающийся английский историк Арнольд Тойнби писал, что в обществе, которое вынуждено догонять соседей, развиваются две взаимоисключающие реакции на вызов — слепое подражательство или консолидация вокруг архаичных ценностей. Тойнби называл эти два типа поведения соответственно «иродианством» и «зелотизмом». И тот, и другой путь он считал тупиковыми, так как бездумное подражание приводит к тому, что на неподготовленную культурную почву переносятся идеи и институты, которые там не могут функционировать, а самоотверженное следование устаревшим традициям приводит к полному экономическому и военному истощению. Только стимулирование творческого развития на базе собственной культуры может вывести общество из исторического тупика.

В теории нельзя отрицать возможности фашистской модернизации. Но для этого фашизм должен быть вовсе даже не мягким, а переродиться в чудовищную тотальную кровавую диктатуру, то есть в нацизм. И даже в этом случае успех подобной модернизации вызывает сомнения, так как в России нет уже лишних 20—30 миллионов людей, жизни которых можно было бы бросить в ее топку.

Сохранение России как независимого и суверенного государства в существующих или в близких к существующим границах возможно только при реализации либерального проекта. Но тот легковесный и подражательный псевдолиберализм, который был идеологией российской интеллигенции последние 20 лет, — для этого не подходит. Выход может быть найден на путях формирования в России настоящего, «творческого либерализма», выросшего из собственной культурной традиции, учитывающего реалии российского менталитета и замкнутого не на концепцию прав человека (важность которой никто не отрицает), а на идею национального возрождения России.

Точка зрения автора может и не совпадать с точкой зрения редакции, которая открывает этой статьей дискуссию об альтернативных вариантах будущего России: приглашаем к обсуждению и читателей «Новой газеты».